Неточные совпадения
Нахмурив брови, мальчик вскарабкался на табурет, зачерпнул длинной ложкой горячей жижи (сказать кстати, это был суп с бараниной) и плеснул на сгиб кисти. Впечатление оказалось не слабым, но слабость
от сильной
боли заставила его пошатнуться.
Бледный, как мука, Грэй подошел к Бетси, заложив горящую руку в карман штанишек.
Он только помнил смутно вращающиеся и расплывающиеся круги
от света лампы, настойчивые поцелуи, смущающие прикосновения, потом внезапную острую
боль,
от которой хотелось и умереть в наслаждении, и закричать
от ужаса, и потом он сам с удивлением видел свои
бледные, трясущиеся руки, которые никак не могли застегнуть одежды.
— Да, люблю как сумасшедшая, — отвечала она,
побледнев, как будто
от боли.
Павел сделал все, что надо молодому парню: купил гармонику, рубашку с накрахмаленной грудью, яркий галстух, галоши, трость и стал такой же, как все подростки его лет. Ходил на вечеринки, выучился танцевать кадриль и польку, по праздникам возвращался домой выпивши и всегда сильно страдал
от водки. Наутро
болела голова, мучила изжога, лицо было
бледное, скучное.
Тогда Ромашов вдруг с поразительной ясностью и как будто со стороны представил себе самого себя, свои калоши, шинель,
бледное лицо, близорукость, свою обычную растерянность и неловкость, вспомнил свою только что сейчас подуманную красивую фразу и покраснел мучительно, до острой
боли,
от нестерпимого стыда.
От удивленья,
боли, гнева,
В минуту дерзости лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и
бледнела.
Однажды в праздник Лунёв пришёл домой
бледный, со стиснутыми зубами и, не раздеваясь, свалился на постель. В груди у него холодным комом лежала злоба, тупая
боль в шее не позволяла двигать головой, и казалось, что всё его тело ноет
от нанесённой обиды.
Капитан,
бледный, с туманным взором, закусив
от боли губу, положил правую руку за борт сюртука, встал, взял в левую руку кий и промахнулся.
— Хитрят! — говорил пристав,
бледный от потери крови,
от боли в ране,
от бессонной и мучительной ночи.
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице, на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы
бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось
от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел, сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный водою, с усилием и
болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
В то время, как я приписывала свой
бледный и истощенный вид слабости нервов и головным
болям, ум мой ежедневно крепнул и оживлялся
от постоянного упражнения» (см. «Москвитянин», 1842, № 1, стр. 101–102, Материалы).
Жена, ломая руки и с протяжным стоном, как будто у нее
болели зубы,
бледная, быстро прошлась из угла в угол. Я махнул рукой и вышел в гостиную. Меня душило бешенство, и в то же время я дрожал
от страха, что не выдержу и сделаю или скажу что-нибудь такое, в чем буду раскаиваться всю мою жизнь. И я крепко сжимал себе руки, думая, что этим сдерживаю себя.
Всем было немного жутко, все чего-то ждали. И вдруг раздался крик, но не
от боли, а скорее
от испуга. Действительно, пуля попала в патронную сумку солдатика, который,
бледный и с дрожащим лицом, понес показывать ее ротному командиру. И. Н. внимательно осмотрел пулю и, заметив, что она четырехлинейного калибра, из ружья Пибоди и Мартини, перевел роту в какую-то выемку дороги.
Бледное лицо Чистякова стало еще
бледнее, и веки напряженно покраснели. Дрожа
от боли и ужаса, точно у него
от сердца отдирали его заграницу, он с тоскою и отчаянием прошептал...
В это время неподалеку раздался стон. Ашанин взглянул и увидел молодого солдатика-артиллериста, схватившегося обеими руками за грудь. Его лицо
побледнело — не то
от страха, не то
от боли — и как-то беспомощно улыбалось. Володя невольно ахнул при виде раненого. Его тотчас же положили на носилки, и два китайца-кули унесли его.
Но он очень устал, его глаза кажутся теперь больше и темнее на
бледном лице, и, кроме того, — как я только теперь узнал
от Марии — его мучат частые головные
боли.
Утром часов в шесть он,
бледный, непричесанный, похудевший
от боли и бессонной ночи, приехал на мельницу.
Говорю этак Митьке, а он как
побледнеет, а потом лицо все пятнами… Что за притча такая?.. Пытал, пытал, неделю пытал — молчит, ни словечка… Ополовел индо весь, ходит голову повеся,
от еды откинулся, исхудал, ровно спичка… Я было за плеть — думаю, хоть и ученый, да все же мне сын… И по божьей заповеди и по земным законам с родного отца воля не снята… Поучу, умнее будет — отцовски же побои не
болят… Совестно стало: рука не поднялась…
За спущенной сторой бился о стекло и жужжал шмель. Софья Петровна глядела на ниточки, слушала шмеля и представляла себе, как она едет… Vis-а-vis день и ночь сидит Ильин, не сводящий с нее глаз, злой на свое бессилие и
бледный от душевной
боли. Он величает себя развратным мальчишкой, бранит ее, рвет у себя волосы на голове, но, дождавшись темноты и, улучив время, когда пассажиры засыпают или выходят на станцию, падает перед ней на колени и сжимает ей ноги, как тогда у скамьи…
Бледный, с дрожащими руками, он подошел сам посмотреть ружье и действительно убедился, что правый ствол его разряжен. Судороги передернули его лицо, как бы
от невыносимой внутренней
боли, кровь прилила к сердцу, в глазах потемнело, и он почувствовал, что почва ускользает из под его ног.
Бледный, со стиснутыми
от внутренней
боли зубами, он то и дело высовывался из окна кареты и страшным взглядом следил за экипажем, увозившим его жену на любовное свидание.
Павел быстро встал и, вероятно, сделал себе очень больно: он перегнулся, лицо его исказилось гримасой страдания, и руки судорожно прижались к животу. Медленно он выпрямился, стиснул зубы,
от чего углы рта притянулись к подбородку, и дрожащими руками оправил куртку. Потом лицо его
побледнело и потеряло всякое выражение, как у слепого, и он вышел в столовую, шагая решительно, но сохраняя в походке следы испытанной жестокой
боли.